«Время, назад!» и другие невероятные рассказы - Генри Каттнер

не быть здесь. Не следует испытывать разочарования, если на звонок ответит незнакомый человек. Это ничего не доказывает. В конце концов, прошло целых два года.

И Кларисса начала изменяться еще в те времена, прямо у него на глазах. Лихорадка, казалось, лишь ускорила события.

Хорошо, предположим, что все это правда. Предположим, она принадлежит к суперцивилизации. Предположим, что в мире Лессинга она показывала лишь одну грань из своих четырех. Одну грань, которой она любила его; разве этого мало? Да, он никогда не осознает до конца ее глубину; однако она еще не полностью созрела для сложной геометрии своего мира, и, пока одна грань пребывает в единственном известном ему плоском мире, Кларисса может, так он думал, любить его. Надеялся, что может. Он помнил ее слезы. Снова слышал, как нежный, застенчивый голос страстно произносит: «Я всегда буду любить тебя…»

Он с силой надавил на звонок.

Комната изменилась. Зеркала по-прежнему стояли, но… не в том порядке, как он помнил. И стали более чем зеркалами. Однако у него не было времени размышлять о переменах: впереди что-то зашевелилось.

— Кларисса! — окликнул он.

Краткий миг озарения, и он понял наконец, как был не прав.

Он забыл, что измерения — не предел. Кейбелл невольно сбил его с толку: существуют измерения, в которых куб имеет гораздо больше шести граней. Измерение Клариссы — причем его «грани» необязательно связаны только с пространством — просто среда, через которую эти «грани» могут проявлять себя. И поскольку люди живут на трехмерной планете и все планеты в этом континууме трехмерные, никакого тессеракта, четырехмерного гиперкуба, человек не в состоянии представить.

Следовательно, ни один набор хромосом и генов, придуманный и собранный на Земле, не может нести в себе матрицу супермена. Никакая батарея не способна дать напряжения больше, чем предусмотрено. Но допустим, есть три, шесть, дюжина батарей одинакового размера, и если их соединить между собой…

Пока они не соединены, пока связи не установлены, каждая сама по себе. Каждая имеет свои ограничения. Существуют «слепые», идущие ощупью во тьме, и «поводыри», которые помогают рассыпавшемуся организму завершить себя. Человеческий разум не в состоянии осознать, что имеет дело с суперсуществом, вплоть до того момента, когда связь будет установлена и все батареи превратятся в единое устройство с громадной потенциальной мощью.

На Земле есть Кларисса и ее так называемая тетя… которую понять вообще невозможно.

На далекой планете в созвездии Тельца тоже есть Кларисса, но зовут ее там Эзандорой, а ее наставник держится на расстоянии — таинственное существо, которое местное население обожествляет.

На планете с названием, больше похожем на порядковый номер — «Семь миллионов четыреста двадцать восемь от центра Галактики», — есть Джандав. Она не расстается с маленьким кристаллом, который направляет ее.

В атмосферах на основе кислорода и галогенов, в мирах, окруженных дрожащим пламенем древних звезд и недоступных нашим телескопам, под водой, там, где царят холод, темень и пустота, матрица бесконечное множество раз повторяет себя и благодаря невообразимой научной и психической мощи Homo superior биологический цикл представителей этой цивилизации совершается, заканчивается и начинается снова. Отнюдь не спонтанно, в одно и то же время, во многих мирах, схема, одним из проявлений которой была Кларисса, возникает и развертывается.

Или, используя аллегорию Кейбелла, схема Клариссы одной гранью присутствует на Земле, но это не одна грань из возможных шести, а одна из бесконечно возможных. На каждой стороне этой невообразимой геометрической сферы Кларисса двигалась, была независимым существом и постепенно развивалась. Училась сама и выслушивала уроки. Тянулась к центру сферы, которая была — или однажды будет — завершенной Клариссой. Однажды последнее зеркало-грань пошлет в центр ее повзрослевшее отражение, множество Кларисс, если можно так выразиться, протянут друг другу руки и сольются в завершении.

До этого момента мы можем проследить их путь. Но не после того, как отдельные элементы сольются в потрясающе завершенное существо, для которого во множестве миров взрослело множество Кларисс. После этого Homo superior не будет иметь никаких точек соприкосновения с homo sapiens — точек, доступных пониманию последних. Мы знаем их как детей. И они растут. Детство остается позади.

— Кларисса… — сказал он.

И молча замер, глядя через темный дверной проем в зеркальную полутьму, видя… то, что видел. На лестничной площадке было темно. Вверх и вниз уходила лестница, тихая, затянутая тенями. В спокойном воздухе не ощущалось никакого движения. Мощь, не требующая демонстрации мощи.

Он повернулся и медленно пошел вниз по лестнице. Страх, боль и так долго снедавшее его беспокойство ушли. Снаружи, на обочине, он закурил сигарету, подозвал такси и задумался о том, что делать дальше.

Машина понеслась. Темная, сверкающая Ист-ривер плавно скользила на юг вдоль улицы. С другой стороны послышалось громыхание поезда.

— Куда едем, сержант? — спросил водитель.

— В центр, — ответил Лессинг. — Где тут можно хорошо оттянуться?

Он приятно расслабился, откинувшись на подушках. Сознание полностью избавилось от напряжения и беспокойства.

На этот раз память была заблокирована прочно. Он проживет отведенный ему срок, довольный и счастливый, как любой другой человек, радуясь жизни в той мере, в какой способен на это, и с глубоким удовлетворением пользуясь игрушками Земли.

— Ночной клуб? — спросил водитель. — В новой «Кабане» неплохо…

Лессинг кивнул:

— Ладно. Пусть будет «Кабана».

Он откинулся назад, с наслаждением вдыхая дым. Наступил детский час.

Пробуждение

В психлечебнице никогда не бывало спокойно. Даже с приходом ночи, в наступившей относительной тишине, ощущалось тревожное напряжение в воздухе, ведь обострения психических расстройств столь же постоянны, хоть и не столь регулярны, как кружение аттракционов в парке.

Вечером у Грегсона из тринадцатой палаты случился очередной приступ маниакально-депрессивного психоза, и проблем избежать не удалось. Прежде чем санитарам удалось упаковать его в смирительную рубашку, он умудрился сломать руку застывшему в полной неподвижности пациенту-кататонику, который не издал ни звука, даже когда треснула кость.

После дозы апоморфина Грегсон утихомирился. Через несколько дней он окажется в нижней точке кривой своего психоза — отупевший, неподвижный, ничем не интересующийся. И в течение некоторого времени никакое событие не сможет вызвать у него самомалейших эмоций.

Доктор Роберт Бруно, главный врач, подождал, пока выйдет медсестра с уже не стерильным шприцем, и кивнул санитару:

— Прекрасно. Подготовьте пациента. В третью операционную, через полчаса.

Взгляд его голубых глаз был холоден. Плотно сжав губы, он вышел в коридор. Там дожидался доктор Кеннет Моррисси, и вид у него был обеспокоенный.

— Операция, доктор?

— Идемте, — сказал Бруно. — Нужно подготовиться. Что с Уилером?

— Похоже, обычный перелом предплечья.